Дом
1
Что такое дом?
Может быть это место, где ты родился?
Города, города... Дома и дороги, ночные фонари... Шерох машин и грохот машин. Улицы. Мосты. Холодный, жутковатый отблеск на голых ветках - сейчас. А потом будет весна. Иногда кажется, что она уже началась - бегут ручьи, унося к сточным решеткам мусор, брошеный небрежными людьми. Города.
Люди. Иногда их много, особенно днем. В некоторых городах он даже помнил самые оживленные районы - там люди спешили на работу, утром и вечером, толпами серая масса, пестрая масса - спешила по своим делам, нещадно набивалась в старенькие желтые автобусы давя друг друга и ломая двери... Но ночью людей почти нет. Редкие автомобили, новые и старые, дорогие и дешевые, легковые и грузовые и огромые трейлеры, они проносились мимо, чтобы снова надолго оставить мокрую дорогу в тишине.
Он даже подумал, а не сойти ли на проезжую часть, сейчас это было бы более-менее безопасно...
Опасность. Опасность? Ха! Там, в прошлой жизни, которой как будто и не было никогда, там были тысячи таких опастностей, по сравнению с которыми риск быть сбитым каким-нибудь подвыпившим водителем сходил пратически на нет. Но он продолжал месить крепкими зимними сапогами развезенную в скользкую грязь землю. Он и сам не знал, почему, но на дорогу не сошел. Может быть потому, что там он почувствовал бы шальную свободу подростка, свободу от законов и правил, возможность делать то, что раньше было "нельзя". Он не хотел ее чувствовать, эту обманчивую, фальшивую, безсмысленую свободу. Он бежал от нее, как вышедший из запоя человек бежал бы от винного ларька.
Он и вправду уже бежал. Бежал, потому что впереди остановился старый грузовой "ЗИЛ". Натужно прокашлялся, мигнул задними фарами, чихнул, как будто извиняясь и заглох окончательно. Спустя пару секунд, сопровождая свое появление отчаяной и безсильной бранью, из кабины вывалился помятый небритый шофер. Как и полагается, он начал свои действия с хорошего пинка по колесу несчасного грузовика.
-- Не, ну ты видел? -- водитель явно обращался к нему, только успевшему подойти и сейчас осматривавшему автомобиль. Лучшие годы "ЗИЛа" явно были далеко позади, впрочем то же самое можно было сказать и о водителе. Стекло со стороны пассажирского сиденья было треснувшим, краска с капота наполовину облупилась, видимо, еще лет двадцать назад. Было удивительно, что эта развалина вообще добралась до этого места, откуда бы она не ехала.
-- Не, ну это нормально воще? Какого... -- водитель снова полез в кабину, продолжая свою хриплую тираду. Его явно не беспоекоило ни то, что случайного прохожего он видит впервые, ни начинающийся дождь, обещающий через несколько минут перерасти в ливень. Из кабины он вылез одевая грубые матерчатые рукавицы, а в зубах сжимая какие-то шнуры. Это здорово мешало ему браниться, однако общий смысл оставался понятен. Он подтянулся к крышке капота, откинул ее и наполовину исчез во внутренностях движка. Через несколько секунд раздался неприятный треск, незадачливый водитель чертыхнулся, резко выпрямился и, ударившись головой о крышку, практичекси выпал из автомобильного нутра на мостовую. Произошедшее, видимо, взбесило его окончательно и он выпалил, на этот раз уже напрямую обращаясь к путнику:
-- А ты чего торчишь тут, весело, да? Уставился он, блин, пшел к чертям! Или помогай давай!
Прохожий постоял с секунду, затем быстро шагнул в сторону сидящего на мокром асфальте водителя. Тот сперва попятился, но путник просто взял инструменты, которые шофер до этого момента продолжал сжимать в руках и попытался повторить неудавшийся подвиг. Спустя некоторое время он спрыгнул с бампера и предлжил водителю попробовать завести двигатель.
-- Щас попробуем, попробуем... -- уже немного успокоившись он забрался в кабину, а через несколько секунд грузовик дернулся, и бодро заурчал, вибрируя, правда, при этом всем корпусом. В кабине зажекся свет, открылась пассажирская дверь.
-- Так ты едешь, нет? -- бросил водитель все еще ворчливым, но уже довольно радостным голосом, -- а то как знаешь, можешь дальше на пешкарусе ехать, хы хы!
Путник уже думал было отказаться, но усталасть бррала свое, ноги практически не слушались. Со вздохом он забрался в кабину и захлопнул дверцу.
-- Ты ее это, посильнее, посильнее. А то потом откроется, зараза. Видишь на чем приходится ездить?
Он кивнул в ответ.
-- Ты не бери в голову, я не со зла ведь. Достало просто уже всё, понимаешь?
Еще один кивок.
-- Да чё это ты совсем неразговорчивый видать? Как зовут то хоть?
-- Виктор.
-- А меня можешь называть Петрович. Меня по другому никто почти и не называет.
Он помолчал с минуту. Прищурился, всматриваясь в размытую даль ночной дороги сквозь заливаемое дождем стекло. Судорожно дергался дворник, однако все на что его хватало, это процарапать узкую полоску, видимости она почти-что не добавляла.
-- Меня вообще Аркадием зовут. Ну так может как помоложе был, звали Аркашкой, а щас, ну посмотри ты на меня, внуки уже ... Одна... Внучка... Ну какой из меня теперь Аркашка? -- Он хохотнул, но веселья в этом смехе было не больше, чем света за окном.
-- Ты, Витек, на меня не злись. Ну может сказал я чего... -- продолжал извинятья Петрович, -- Но понимаешь, задолбали они меня уже, вот здесь все, -- он выразительно помахал ладонью под подбородком.
-- Пашу тут как проклятый, тарантас этот на свалку еще десят лет назад просился, неровен час размажет меня где нибудь, или вообще развалится. А оно как, шофера ведь кто кормит? Колеса... Волка -- ноги, а меня -- вот эта развалюха. Да если б только меня...
Он покачал головой, вздохнул, потер свободной рукой щетину.
-- А ты, я посмотрю, мужик хороший, даром что молчаливый. Щас время какое-то скотское пришло, сколько раз вот так застревал -- и ни один ведь балбес не остановится. Один раз даже бутылкой швырнули, представь. Вон, до сих пор стекло поменять не могу... Ну как после этого тебя не подвезти? Хотя и предупреждают мол, не подбирать случайных, да вот не вербю я что ты меня ради этой консервонй банки... Я ж людей по глазам вижу.
Он еще долго рассказывал о своей нелегкой жизни. Водителю Петровичу явно было все равно, слушают его или нет -- ему нужно было выговориться. Не так давно его уволили со стройки и с тех пор он, как мог, подрабатывал разовыми грузовыми перевозками, чтобы прокормить себя и внучку, кроме которой у него, судя по всему, близких людей не было. Что случилось с ее родителями, Виктор спрашивать не стал. Он сидел, прислонившись к окну и безропотно играл роль благодарного слушателя, время от времени кивая головой. На самом деле он даже завидовал этому деду. Завидовал, потмоу что у него была эта девочка, смысл его жизни. Он то наблюдал за стекающими по стеклу и спотыкающимися то и дело о трещины каплями, то рассматривал лицо этого пожилого человека. Небольшие глаза, нос картошкой и густые, побитые сединой брови -- это было грубое, но совсем не злое лицо простого работяги, наверное, всю жизнь сжимавшего в руках баранку. Он, в отличие от Виктора, скорее всего добросовестно остался помогать развивающемуся маленькому городку, вместо того, чтобы отучившись девять классов рвануть подальше от надоедливых родителей и неинтересной "колхозной" жизни в город. "За счастьем".
-- Домой едешь? -- как то слишком осторожно спросил Петрович, видно чувствуя, что задевает больную тему.
-- Домой... Наверное...
